Тунгусские очерки Ю. Сбитнева.

СБИТНЕВ ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ родился 8 октября 1931 года в Московской области г.Верея.
   Трудовую деятельность начал на Подольском  химико-металлургическом заводе, пройдя путь от рабочего до мастера ведущей профессии. Учился в Литературном институте им. Горького. Работал в журнале "Смена", "Огонек", в редакции литературно-драматического вещания Всесоюзного радио.  Творческую работу начал в 1975 году.
   В середине 50-х годов появились в печати его первые стихи, рассказы, очерки. Им были написаны множество сценариев радио — и телепередач, изданы книги поэзии, прозы и публицистики в издательствах Советского Союза и за рубежом. Его книги переведены на английский, польский, чешский, и другие языки мира.
   Многие годы Юрий Сбитнев жил и работал в Сибири, на Дальнем Востоке, в Средней Азии, на Памире. Но своей творческой родиной писатель считает Нижнюю Тунгуску, как он её называет, "северную Гангу" — самую загадочную реку мира. Именно, Нижняя Тунгуска, стала вдохновением и главным героем "северных повествований" прозаика, среди которых — тетралогия "Авлакан", вместившая книги "Стрелок из лука", "До ледостава", "Пожар", "Костёр в белой ночи"; повести "Прощание с землёй", "Охота на лося", "Свершивший зло", "Ловцы", "Тайна останется тайной", роман "Частная кара", рассказ "Гошкины звезды" и другие.
   Всего Юрий Сбитнев написал о сибирском Севере более 20 книг.
Моя Тунгуска
   Тунгуска. С этим словом я встретился в раннем детстве. Память не оставила ни фамилии автора, ни названия книги, которую читала мне сестра, но слово запомнилось, запало навсегда. Оно было холодное и колкое, как зимний еловый лапник; светлое и игривое, будто солнечный зайчик на подоконнике залубеневшего окна; было в нем что-то зазывно-далекое, сказочное.
    Позднее, в школе, оно приобрело запах леса, воды, запах льда и снега, обрело, если можно так выразиться, свое лицо, но не перестало быть от этого сказочным и манящим.
   Я начинаю свои очерки с маленького предисловия, потому что верю: у каждого человека есть своя Тунгуска — река, берущая начало в раннем детстве и протекающая по всей жизни. Имя ей — Мечта.
   Я счастлив — мне довелось побывать на моей Тунгуске, и она стала еще более светлой, еще более дорогой.
Андрюшка, однако, любит летать
   Аэропорт Киренск закрыт вторые сутки. Мелкий, ленивый снег опушил крыши домов, деревья, широкую взлетную полосу. Лайнеры "АН-10" замерли у самого аэровокзала, будто увязнув в белых сугробах, рядом притулились "ИЛы" и "ЛИ-2". В зале ожидания шумно, людно. В кожаных "летных" креслах, на деревянных лавках, на чемоданах, на узлах, а то и просто на полу расположился неприхотливый транзитный народ.
   В воздухе крепкий запах полушубков, тающего снега, невыделанной кожи (кто-то везет на "материк" оленьи и медвежьи шкуры), запах свежего хлеба и колбасы и совсем домашний — пеленок.
Вихлястый, скрипучий автобус везет нас через весь аэродром к маленькому домику метеостанции. Там крыло в крыло стоят "воздушные извозчики" — самолеты малой авиации. Элегантные "ЯКи" на лапках-лыжах, с красными крестами, заносчивые "АН-2" — "Антоны" и несколько неуклюжих, важных вертолетов.
   И пока дремлет в ожидании "голубых трасс" средняя и большая авиация, малая делает свое дело. Короткая пробежка, и над нашим автобусом повис "ЯК-12", деловито качнул крыльями и ушел в ленивый снег, в распогодившееся голубое окошко.
   Вылезаем из автобуса. Двое рабочих выгружают почту, багаж.
   Сопровождающая на посадку пересчитывает пассажиров — все десять на месте, — желает счастливого пути...
   С нашего "Антона" рабочий обыкновенной метелкой сметает снег. Он медленно идет деловитой походкой дворника по крылу.
"Вжик-вжик, вжик-вжик", — поет метла, и тысячи мелких звездочек кружатся над самолетом, над нашими головами.
   Нас десять. Девять мужчин и одна женщина. Точнее, одиннадцать. Одиннадцатый, тоже "мужчина", лежит на руках у матери. Как только мы занимаем места, он начинает басовито и требовательно кричать. Мать — женщина лет тридцати пяти, быстрая, с темным, обожженным морозным ветром лицом — ловко перепеленывает свое чадо прямо на полу самолета. Никто в самолете, кроме меня, не воспринимает это как что-то из ряда вон выходящее.
   Женщина свивает малыша, ловко подбрасывает на руках и. виновато улыбается.
- Орет оттого, что заждался. Андрюшка, однако, любит летать. — И ко мне все с той же улыбкой: — Как взлетим, он туточки и смолкнет. Любит Андрюшка летать.
- Не простудите?
- Что вы! Он северный. Четвертого поднимаю. Андрюшка, да не ори ты, сокол, в одну минуту и взлетим. Вот до чего летать любит, оглашенный. Потому, наверное, что я его в самолете родила.
- Быть ему летчиком-космонавтом, -  шутит кто-то из пассажиров.
- Ага, — соглашается женщина...
   Летим. Под крылом в белой сутолоке снежной пыли Киренск: черные ручейки улиц, квадраты кварталов, синяя с солнечной подпалинкой линия горизонта. Андрюшка крепко спит.
Первые часы в "столице"
   Четыре-пять часов полета, и самолет идет на посадку. Надвигается тайга. Отчетливо видны санные дороги, гибко исхлеставшие белую землю, участок лесоповала, штабеля пиленых дров и длинные хлысты поваленных деревьев.
   Тоненькая, с ниточку, лыжня широких охотничьих голиц ныряет в зеленый хвойный сколок.
   Две быстрые тени на снегу небольшого озерца метнулись к чаще, оставляя крохотные точки следов за собой. Замерли ошарашенные гулом лоси. А самолет уже скользнул дальше, почти касаясь лыжами верхушек деревьев.
   За окнами мелькнули ветви, стволы, снежная поземь. Легкий пружинистый толчок, и мы катимся по неширокой поляне.
-Международный аэропорт Ербогачен, -  шутливо объявляет второй пилот. — С прибытием, товарищи!
   Пилоту улыбаются, с ним шутят. Он тут свой, желанный человек. Посадку в Непе и Преображенке он неизменно сопровождал шуткой. Отбрасывая скрипучую дверцу и за руку прощаясь с пассажирами, он весело говорит мне:
- Ну, вот и приехали. Поспешите заказать номер люкс в лучшей гостинице "столицы". По самым последним известиям сегодня здесь открывается семинар пропагандистов. Транспорт от быстроходного лайнера "АН-2" до собачьей упряжки загружен полностью. Такси не ждите. В "столице" сегодня население выросло сразу на 100 человек. Цифра!
   Ербогачен, центр Катангского района, располагает к себе сразу же, в "аэропорту". Так принято здесь называть неширокую поляну с домиком аэровокзала и авиаслужб. Старожилы помнят случай, когда у них приземлялся самолет "ЛИ-2", а это уже не шутка.
   Аэровокзал — рубленый, ладный дом с высоким крыльцом, с наличниками на окнах, с мезонином, на крыше которого развевается флаг.
   Сразу же за летным полем — тайга, молодой сосновый подгон с отяжелевшими под снегом кружевными ветвями.
   Нас встречают лайки. Они доброжелательно крутят хвостами, преданно заглядывают в глаза, будто приглашая последовать за ними.
   Первое мгновение никак не могу сообразить, что же сразу подкупило меня. Может быть, день яркий, солнечный, чистый настолько, что с непривычки ломит виски? Может быть, молодой сосновый подгон тайги? Может быть, этот вот рубленый дом с высоким крыльцом и мезонином?
   Не знаю. Но с первой же минуты я проникся к Ербогачену каким-то теплым добрым чувством.
   Ербогачен  -  улыбчивый, северный  — не похож на другие аэровокзалы, где мне приходилось побывать. С высокого крыльца сразу же попадаешь в белое безмолвие соснового леса, в неторопливую санную колею дороги. Даже зимой тут пахнет густым хвойным настоем, а меж желтых, будто бы теплых, стволов змеятся гостеприимные тропинки.
   Ербогачен -  это несколько улиц над Тунгуской. Школа-интернат, больница, клуб, срубленный из гладких цвета яичного желтка бревен. Он похож на терем со старых русских картинок.
  Надо отдать должное строителям. Ербогаченскому клубу могут позавидовать многие его стандартные братья в других местах страны. Он выглядит радостно и празднично.
   На каждой улице разгуливают собаки, по-северному приветливые. Поют промерзшие тесины деревянных тротуаров под ногами ребятишек: их не пугают морозы, и первое впечатление такое, что в поселке подавляющее большинство жителей — дети.
   В катангском парткоме жарко натоплены печи, на вешалках шубы, оленьи парки, стеганые куртки. Крепкий запах талого снега, табака. Со всех уголков района: с Токмы, Тетей, Наканно — приехали на совещание пропагандисты, кто самолетом, кто оленями. Русская речь мешается с эвенкийской.
   Секретарь парткома Георгий Павлович Масягин занят по горло. Быстрые деловые разговоры, рукопожатия и музыка, музыка еще недоступных, но каких-то удивительно звучных слов: Наканна, Баргузинский кряж, Усть-Чайка, отлов, "мягкое золото"...
   Иду набережной: сразу же за пряслами огородов — широкий размах Тунгуски; на берегу — перевернутые кверху дном шитики — единственный после самолетов летний транспорт.
   Редкие прохожие приветливо здороваются, так уж тут заведено.
Дома оседло живущих эвенков ничем не отличаются от русских, разве только тесовыми заплотами для стоянки оленей — на тот случай, если из тайги нагрянут в гости родственники.
Я уже знаю, что в Ербогачене колхоз "Красный таежник", знаю, что он перевыполнил план по заготовке пушнины.
В парткоме посоветовали:
-  Сходите к старейшему охотнику Степану Дормидонтовичу Пермякову.
Степан Дормидонтович
   Ему далеко за восемьдесят. Он высок ростом, широк в плечах, пожатие его тяжелой, с набрякшими венами руки крепкое, уверенное. Говорит Степан Дормидонтович не торопясь, глуховатым баском. Слушаешь его, и перед глазами возникают картины прошлого края, далекого от всех больших путей и дорог.
   Всего одна жизнь, а сколько событий, сколько изменений! От охотничьего лука до легкого новейшего охотничьего ружья, от долгого санного пути — ямщичиной — до самолетов, от купеческой покруты — аванс продовольствием и припасом — до промхоза. И это все в одном человеке, в его памяти, в его жизни...
   Я оглядываюсь на прошлое и стараюсь увидеть его зоркими глазами Степана Дормидонтовича...
   К зимнему Николе готовились задолго. По Тунгуске "сверху", с Киренска, прибегали купеческие возки с товаром и продуктами, приезжали начальство и местные покручатели (доверенные купцов).
   На белом выполье, сразу же за околицей, утаптывали снег, разбивали палатки, наскоро сколачивали магазин — как-никак Никольская ярмарка! Ждали выхода эвенков из тайги. Мальчишки убегали далеко по Тунгуске, чтобы первыми увидеть охотников. И вот звонкое ребячье: "Едут! Едут!"
   Где-то далеко-далеко, за поворотом реки, появились первые оленьи упряжки, и тогда от Ербогачена навстречу им катилась суетливая толпа. Бежали, стараясь обогнать друг друга, сбрасывая тяжелые шубы, оставляя на снегу шапки и рукавицы, а порой ненароком подставляя сопернику ножку, задыхались каленым морозным воздухом, падали, в кровь разбивая руки и лица. "Еду-у-ут! Еду-у-ут!" — неслось над Тунгуской.
   А на юру, посмеиваясь и приплясывая от мороза и предвкушения хорошего торга, в широкой лисьей парке и высокой беличьей шапке стоял Окулох — купец, владевший всей катангской округой.
   И так все дни до самого Николы будут встречать охотников и с почетом нести главу семьи на руках в дома, где жарко натоплены печи, вымыты полы, струганы лавки и столешницы. А на столешницах видимо-невидимо всяких кушаний и закусок, во главе стола штоф, отливающий голубым и синим.
- Очень карашо! Белка карашо добывал! Соболь карашо, однако, добывал. Все есть! Многа-а есть!
    А потом крикливые, дикие дни повального пьянства. Мягкая пушнина в широких мешках купцов, у эвенка мука да провиант — столько, чтоб впроголодь прожил охотник, и хвастливые речи между собою: "Ловко поторговали".
(Продолжение в следующем номере.)