Основатели школы «Анналов»: Марк Блок, Люсьен Февр и становление исторической антропологии. Люсьен Февр и его «Бои за историю Смотреть что такое "Февр, Люсьен" в других словарях

В рамках французской историографии уже около полувека существует направление, во всём мире известное как «Новая историческая наука» или школа «Анналов» (анналы – годовые сводки).

Формируется в 20-е годы XX века на фоне кризиса исторической науки и т. н. «классического историзма» рубежа веков и вбирает в себя все основные достижения западной исторической мысли и марксизма, творчески их переосмыслив. Причём сами представители этого направления периодически высказываются в том смысле, что такой «школы» нет, есть «общее направление движения», «стратегия», или «дух» Анналов. Выделяют уже три или четыре этапа её эволюции. Школа оказала колоссальное влияние на всю мировую историографию и является одним из самых ярких феноменов исторической мысли XX века.

Наименование направления связано с названием его центрального журнала. Он издаётся с 1929 года и первоначально так и назывался: «Анналы социальной и экономической истории». С 1949 года он именовался «Анналы. Экономики. Общества. Цивилизации», а с 1994 года изменил название на «История. Социальные науки».

Отцами-основателями направления считаются Марк Блок и Люсьен Февр, которые в 1929 году этот журнал и начали выпускать. В каждом номере выходили их «Редакционные заметки». Ориентирован журнал был на идею междисциплинарного синтеза, поэтому в его редколлегию вошли географы, экономисты, социологи. Журнал помог сформировать предметное поле методологических исследований школы.

Ввели в научный оборот идеи «тотальной» истории, исторической антропологии, менталитета. Все они соотносятся с проблемой изучения социально-психологического аспекта человеческой истории.

Марк Блок (1886 –1944). Учился в Высшей нормальной школе в Париже (центр возник в XVIII веке первоначально для подготовки учителей для начальной школы), работал в Лейпциге, Берлине, Монпелье, Амьене. В 1913 году защитил диссертацию «Иль-де-Франс: страна вокруг Парижа». После Первой мировой преподавал в Страсбурге, Сорбонне. В 1944 году расстрелян гестапо за участие во французском движении Сопротивления.

На русском языке изданы работы: «Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии» (1924), «Характерные черты французской аграрной истории» (1931), «Феодальное общество» (1939-1940), «Странное поражение» (1940), «Апология истории, или ремесло историка» (1941-1942).

Люсьен Февр (1878 - 1956). Окончил Высшую нормальную школу в Париже, в 1911 году защитил диссертацию «Филипп II и Франш-Конте́». После Первой мировой преподавал в Страсбурге и Париже (Колле́ж де Франс). В 1947 году основал т. н. VI секцию Практической школы высших исследований. Она стала базой собственно школы «Анналов». Л. Февр оказался талантливым администратором и являлся её первым президентом.

Основные установки применительно к истории.

1) Подвергли сомнению принципы «классического историзма» и обратили внимание на новые возможности объяснения, «верификации» исторического источника, для чего использовали генетический метод объяснения истории, или метод «плотного описания» (thick discription).

Идеи «классического историзма» (развитие исторической науки линейно, это точная наука, она познаёт историю, принцип отражения объективен, исторические закономерности существуют) целесообразно переосмыслить. Принцип первого позитивизма – «История пишется по документам» – ограничен. Факт – это не только письменные источники, он более многомерен по структуре. Возможно привлекать самые разнообразные фактические данные из смежных истории дисциплин (геология, география, социология, демография, экономика) и пытаться их объяснить, верифицировать, исходя из новых принципов исследования.

Необходимо «изучать историю со всех сторон». Для этого т. н. «точек наблюдения» за историей должно быть как можно больше. Отсюда генетический метод, или метод «плотного описания»: точки наблюдения за историей ищем в материале вспомогательных исторических дисциплин, где можно, используем статистику (клиометрию). Перспективным виделась серийная, или сериальная (квантитативная или количественная) история. Для исследований по истории стали привлекаться математические выборки, т. н. «серии данных».

Такая установка связана и с идеей «идеального типа» Макса Вебера. Используется «метод прокручивания фильма в обратном порядке». Исследование любого исторического феномена эффективно, если мы обращаемся к анализу его более поздней, максимально выраженной формы. Например, феодализму эпохи «заката», разложения, когда все взаимосвязи системы развиты в максимальной степени и доступны для анализа.

2) Предложили понятие «глобальной», или «тотальной» истории, которое связано с идеей исторической антропологии («антропос» - человеческий), где в центре внимания социальные структуры.

Общество – это система, некая объёмная временная модель. Изучая только политические или экономические факты, – его не понять. История трёхмерна, в центре внимания такой истории структуры – социальные группы, её «исторический скелет».

Вот критика Февром такого примитивного восприятия реальной истории в статье «История современной России» (1933) на примере анализа одного из учебников по истории этой же России, вышедшего во Франции того времени и написанного «по старинке».

«А когда я открываю «Историю России», передо мной мельтешат придурковатые цари…, взяточники министры, попугаи чиновники, бесконечные указы и приказы… Где же сильная, самобытная и глубокая жизнь этой страны, жизнь леса и степи; приливы и отливы непоседливого населения, великий людской поток, с перебоями хлещущий через Уральскую гряду и растекающийся по Сибири вплоть до Дальнего Востока; могучая жизнь рек, рыбаков, лодочников, речные перевозки; трудовые навыки крестьян, их орудия и техника, севообороты, пастбища; лесные разработки и роль леса в русской жизни; ведение хозяйства в крупных усадьбах; помещичье землевладение и образ жизни знати; зарождение городов, их происхождение, развитие, их управление и внешний облик; большие русские ярмарки; неспешное формирование того, что мы называем буржуазией. Но была ли она когда-нибудь в России? Осознание всем этим людом России как некоего единства – какие именно образы и какого порядка при этом возникают? Этнические? Территориальные? Политические? Роль православной веры в жизни русской сообщности и, если такое иногда случалось (а если нет – оговоритесь), в формировании отдельных личностей; лингвистические проблемы, региональные противоречия и их причины – да мало ли еще чего? Обо всем этом, стоящим передо мной сплошным частоколом вопросительных знаков, обо всем этом, что является для меня подлинной историей России, на протяжении 1400 страниц не говорится ничего или почти ничего. … История – это то, что я не нахожу в «Истории России», а посему она кажется мне мёртворождённой» (Февр Л. Бои за историю, 1991: 65).

Идея «исторической антропологии» раздвигала границы реальной истории: так, в той же России, есть исторические регионы, буквально «пронизанные» историей: Великий Новгород, Псков, от которых сейчас ничего не осталось. Огромное количество православных храмов при отсутствии населения поражает. Политическая интерпретация не позволяет нам объяснить эти явления, а обращение к исторической антропологии, к истории структур во времени, расставляет акценты совсем по-другому. Мы видим то, что навсегда исчезло и никогда не возродится, но было и сделало эти регионы уникальными с точки зрения структуры общественного развития.

3) В рамках школы «Анналов» обратили внимание на проблему исторической длительности разных исторических феноменов, связанных с социальной историей, с историей структур.

Любой социум существует как бы в трёх срезах или измерениях. Есть «постоянства». Это природно-географические условия. Они неизменны с социальной точки зрения. Есть «структуры»: долговременные материальные и духовные параметры (отношения эксплуатации, религиозность). Ест, наконец, «конъюнктуры» (социальные изменения на основе циклов): демография, цены и денежное обращение, торговля, взаимодействие социумов. Так в сфере внимания школы «Анналов» появились «объекты большой временной длительности». Их изучение оказалось очень перспективным.

4) На первом этапе развития школы «Анналов» были сформулированы основные установки и т. н. «истории ментальностей».

Термин «менталитет» многозначен: умосклад, воображение, видение мира, мыслительные установки. Менталитет это «коллективное неосознанное». У любого социума существуют характерные ментальные установки. Они «разлиты» в определённой социальной среде, не осознаются своими носителями, автоматичны, но придают поведению людей определенного социума и определённой эпохи конкретное историческое своеобразие. То, что самим носителем воспринимается как норма, а для наблюдателя со стороны является осязаемой странностью.

Блок и Февр в целом ряде своих исследований пытались нащупать эти осязаемые для наблюдателя со стороны параметры, охарактеризовать феномен менталитета.

Во-первых, обращалось внимание на длительность самих явлений, связанных с понятием менталитета, и сопутствующие им механизмы самовнушения, так что явление могло самовоспроизводиться.

Так, в Англии до XVIII, а во Франции аж до XIX века в народе жила вера в способность своих королей прикосновением руки исцелять такую болезнь, как золотуха. Сам факт этот чётко фиксируется, а объяснение социально-психологических механизмов, делающих это возможным, вызывает трудности.

Во-вторых, менталитет связан с определённым психологическим состоянием своих носителей.

Так, в средневековом обществе господствовала передача информации устным путём. Поэтому определяющим было воздействие на социум непроверенной информации: отсюда разнообразные слухи, вера в чудеса, приметы, знамения. Поскольку рационально всю эту информации объяснить было нельзя, человеческая психика была замкнута на эмоциональное восприятие. Средние века – это время психических, немотивированных рационально, эпидемий («охоты на ведьм»). Индивид находился в состоянии постоянного ожидания стресса, нормальной реакцией был страх, немотивированная агрессия.

В-третьих, параметры восприятия окружающего носили конкретную историческую специфику.

Так, специфичным в Средние века было восприятие времени. Его не умели точно измерять, социальное значение точного времени было слабым. Поэтому средневековье это время без «времени».

В-четвертых, разные социальные слои отличались своеобразным стилем поведения.

Хрестоматийный пример – рыцарский этос (этот самый «стиль поведения») Средних веков. Итак, нормой поведения рыцаря должна была быть щедрость. Стяжание – признак простолюдина. Поэтому рыцари периодически совершали безумные с современной точки зрения поступки: топили печи восковыми свечами (дорогими!!!), сеяли серебро, сжигали конюшни.

Люсьен Февр

Февр (Febvre) Люсьен (22.VII.1878 - 27.IX.1956) - французский историк. Член Академии моральных и политических наук (с 1951 года). Профессор университетов Дижона (1912-1914), Страсбурга (1919-1933), Коллеж де Франс (с 1933 года). С 1948 года возглавил 6-ю секцию ("Экономические и социальные науки") Практические школы высших знаний. Февр руководил изданием "Французской энциклопедии" (с 1935 года), основал (совместно с М. Блоком ) в 1929 году журнал "Annales d"histoire économique et sociale" (в 1946 году переименован на "Annales. Economies. Sociétés. Civilisations").

Критикуя близорукость "историзирующих историков" - фактологов, избегавших обобщений и теории и изучавших преимущественно политическую историю, Февр был убежденным сторонником глубокого проникновения в сущность исторического развития и постановки новых проблем исследования. Путь к познанию истории, указывал Февр, лежит через всестороннее познание общества. Соответственно Февр обращался к исследованию исторической географии ("La terre et l"évolution humaine", P., 1922; "Le problème historique du Rhin", P., 1930), аграрных отношений, торговли, социального строя, языка, религии, культуры и исторической психологии. Большое внимание он уделял разработке и уточнению понятий, применяемых историками. Хронологические рамки исследований Февра очень широки: средние века и новая история, вплоть до современности. Однако в центре его внимания находилась эпоха Возрождения, 16-й век. Основные категории исторической теории Февра - общество и цивилизация, представляющие, согласно Февру, единство различных сторон материальной и духовной жизни людей. Он указывал на качественные различия между цивилизациями (культурами), на то, что каждая из них имеет свои неповторимые особенности, собственную систему миросозерцания. Подчеркивание неповторимости цивилизаций связано у Февра с релятивистскими выводами: он писал, что в каждую эпоху существует не только свое особое, но и одинаково правомерное восприятие действительности и прошлого; образ мира, по-своему творимый в рамках отдельной цивилизации, обладает одной и той же степенью объективности - он соответствует лишь данной цивилизации. Для понимания сущности цивилизации и поведения принадлежащих к ней людей необходимо, согласно Февру, реконструировать присущий им способ восприятия действительности, познакомиться с их "мыслительным и чувственным инструментарием". При этом Февр отстаивал тезис об исторической изменчивости структуры сознания человека и важности изучения общественной психологии в разные исторические эпохи. Проблемы исторической психологии, отношения индивида к коллективу были поставлены Февром в книгах о Лютере ("Un destin, Martin Luther", P., 1928) и о Рабле ("Le problème de l"incroyance au XVIe siècle. La religion de Rabelais", P., 1942). Несмотря на справедливые замечания Февра о недопустимости антиисторизма в подходе к явлениям культуры, сам он не избежал односторонности в трактовке творчества Рабле и игнорировал народную струю в культуре Возрождения (см. критику в адрес Февра в книге: Бахтин M. M., Творчество Ф. Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса, М., 1965, с. 143-49). Февр придавал большое значение анализу духовной жизни не только выдающихся людей, но и общественной психологии масс и отдельных человеческих групп. Для решения этой проблемы считал необходимым изучение языка с культурно-психологической точки зрения. Февр принадлежит много интересных наблюдений над системой мировосприятия людей 16 века; в их языке и литературе, по мнению Февра, отсутствовал ряд элементов, из которых в новое время строится научное мышление. Февр подчеркивал обусловленность психического склада людей их общественным бытием и видел в социальной психологии один из неотъемлемых элементов целого - цивилизации.

Обоснование Февром необходимости изучения экономической, общественной и духовной жизни той или иной цивилизации как целостной системы, а равно и его требование в полной мере учитывать специфику общественного и индивидуального сознания в разные исторические эпохи имело положительное значение в развитии исторической мысли. Февр оказал заметное влияние на многих французских историков. Вокруг него и М. Блока сложилась так называемая школа "Анналов" (см. в ст. Историография).

A. Я. Гуревич. Москва.

Советская историческая энциклопедия. В 16 томах. - М.: Советская энциклопедия. 1973-1982. Том 14. ТААНАХ - ФЕЛЕО. 1971.

Далее читайте:

Историки

Исторические лица Франции (биографический справочник).

Сочинения:

Philippe II et la Franche Comté, P., 1911; Origène et des Périers, P., 1942; Autour de l"Heptaméron, (P., 1944); Combats pour l"histoire, P., 1953; Au coeur religieux du XVIe siècle, P., 1957; Pour une histoire а part entiere, (P.), 1962.

Литература:

Видаль В., Л. Февр. "Вестник истории мировой культуры", 1957, No 1; Baumont M., Notice sur la vie et les travaux de L. Febvre, P., 1959; Braudel F., L. Febvre et l"histoire, "Annales. Economies. Sociétés. Civilisations", 1957, No 2.

Из книг Л. Февра (1878-1956 гг.) на русский язык были переведены «Бои за историю» (М. 1991) – собрание его методологических статей разных лет. У истоков научного течения стоял великий историк ХХ в., Люсьен Февр. В 1929 г. он основал исторический журнал, носящий ныне название «Анналы. Экономики, общества, цивилизации» («Annales. Economies. Societes. Civilisations»). То было событие, оказавшее огромное воздействие на дальнейшее развитие исторической науки во Франции, а затем и в других странах, и поэтому «Новую историческую науку» часто называют еще «школой Анналов», хотя сами «анналисты» предпочитают говорить не о «школе», что предполагает приверженность определенным научным канонам и единой методологии, но о «духе Анналов».
На смену повествовательному историописанию, которое рабски следовало историческим текстам и сосредоточивалось на восстановлении хода политических событий, Февр выдвинул принцип «история - проблема». Историк формулирует проблему и в свете ее отбирает те памятники, анализ которых может служить источником знания по этой проблеме. Проблемы истории диктует исследователю современность; но она диктует их ему не в каком-то конъюнктурном, сиюминутном плане, но в том смысле, что историк задает прошлому те вопросы, которые существенны для современности и задавание которых дает возможность завязать с людьми другой эпохи продуктивный диалог.
Л. Февр подчеркивал значение творческой активности исследователя. В определенном смысле он «создает» свои источники. Что это означает? Памятник прошлого, текст или материальные остатки сами по себе немы и неинформативны. Они становятся историческими источниками лишь постольку, поскольку включены историком в сферу его анализа, поскольку им заданы соответствующие вопросы и поскольку историк сумел разработать принципы их анализа. Выдвигая новые проблемы исторического исследования, Л. Февр обратился к таким категориям памятников, которые до них оставались мало изученными или вовсе не изученными. Он заново подошел к изучению памятников, которые уже находились в научном обороте. В лабораториях основателей «Анналов» и их последователей источниковедческая база истории претерпела существенное обновление и расширение.
Обосновав новые принципы исторического исследования, создатели «Анналов» выдвинули на первый план творческую активность историка. Произведенный ими пересмотр методов исторической науки по праву был впоследствии расценен как «коперниканский переворот», как «революция в историческом знании».
Л. Февр подчеркивал: современность не должна «подмять под себя» историю; вопрошающий людей прошлого историк ни в коем случае не навязывает им ответов - он внимательно прислушивается к их голосу и пытается реконструировать их социальный и духовный мир. Изучение истории есть не что иное, как диалог современности с прошлым, диалог, в котором историк обращается к создателю изучаемого им памятника, будь то хроника, поэма, юридический документ, орудие труда или конфигурация пахотного поля. Для того чтобы понять смысл содержащегося в историческом источнике высказывания, то есть правильно расшифровать послание его автора, нужно исходить не из идеи, будто люди всегда, на всем протяжении истории, мыслили и чувствовали одинаково, так же как чувствуем и мыслим мы сами, наоборот, несравненно более продуктивной является гипотеза о том, что в историческом источнике запечатлено иное сознание, что перед нами - «Другой».
Произнеся это слово, мы тем самым подошли к самому существу творчества Л. Февра. Пафос многообразных научных интересов Л. Февра состоит в исследовании проблемы: каков был человек в далекую эпоху истории, в чем тайна его своеобразия, несходства с нами того, кто был нашим предшественником.

Люсьен Февр – историк ментальности

Париж, 1902 год. В комнате небольшой квартиры молодой человек беседует с ее хозяином – историком Гюставом Блоком, профессором римской истории Высшей педагогической школы. Это отец будущего историка Марка Блока. Профессор делится со своим гостем мыслями о необходимости чувствовать эпоху, мировоззрение людей. Молодой человек задумчиво внимает речи Гюстава Блока, размышляя о роли великих людей в Истории, их влиянии на умонастроение общества.
Молодого человека зовут Люсьеном Февром.
Перенесемся на 10-12 лет назад. Худенький подросток увлеченно читает книгу «Греко-римская история», найденную в отцовской библиотеке. Мысленно он ведет диалог с героями книги: Периклом, Платоном, Цезарем, Суллой…Перед глазами встают эпические сцены греко-римских войн, образы Цицерона и Помпея Великого. Что думали они, как воспринимали мир? Были ли различия в мышлении римлян и греков, принадлежащих к разным социальным классам и группам? Как сформировались идеи свободы личности, частной собственности, прав человека? Люсьен Февр – а это он – берет с полки книгу Жюля Мишле «История Франции». Страстный защитник идеи развития, романтик Мишле раскрывает перед подростком душу французской нации, ее беды и радости, эволюцию культуры.
В библиотеке отца, университетского профессора филологии, Люсьен проводит почти все свободное время. Пока он не решил, какую стезю выберет: литературу, историю или модную социологию. Жадно проглатывая книги по истории и филологии – Якоба Буркхардта, Стендаля, Рабле, Тэна, Гизо, Тьерри – вчерашний школьник размышляет о психологии общества. Это его заочные учителя, заронившие идеи истории ментальности, с легкой руки Марселя Пруста вошедшую в обиход французов.
Выходя из кабинета отца, юноша вдыхал полной грудью воздух Нанси. Детство и юность – лучшая пора жизни. Воспоминания этих лет не забываются. Пройдут годы, и юноша, повзрослев, напишет историю свой родины – Франш-Конте. А пока он думает о природе, географии, климате, формирующих сознание и образ жизни людей. География и История – две сестры, идущие рука под руку сквозь столетия.
В 1899 году, после службы в армии, перед молодым Люсьеном Февром встает дилемма – филология или история? Как позже напишет историк: я совершил предательство по отношению к самому себе и Истории, приняв решение учиться на филологическом факультете Высшей нормальной школы. Что повлияло на его решение стать филологом – влияние отца или попытка попробовать силы в литературе? Февр на раскрыл эту тайну.
Проучившись два года, он перешел на исторический факультет. Так филология потеряла, а история приобрела ученого, которому суждено было стать одним из основоположников «новой исторической науки».
Учителя Февра, выдающиеся ученые начала прошлого века – географ Поль Видаль де ла Бланш, лингвист Антуан Мейе, историки Кристиан Пфистер, Габриэль Моно и Гюстав Блок – открывают перед ним прекрасный мир гуманитарного знания. Люсьен Февр не ограничивается учебой в альма-матер – он слушает лекции в Сорбонне, где блистают психолог Анри Бергсон, этнолог Люсьен Леви-Брюль, историк Эмиль Маль. Особо Февр благодарен Анри Пиренну, книги которого – Старинные формы демократии в Нидердандах, Меровинги и Каролинги, Средневековые города – он читал в 1910/1920-х годах, получая радость от встречи с ярким и самобытным талантом. Им мы обязаны появлением такого яркого и многогранного таланта, как Люсьен Февр.
Упорства не занимать будущему историку – ведь, по его признанию, Франш-Конте и Лотарингия одарили его двойной долей этого качества. Таким же бойцом за историю был и его младший товарищ Марк Блок.
В годы учебы Февра и Блока во французской исторической науке царствовали мэтры, историки Шарль Сеньбосс и Шарль Ланглуа. Создатели Методической школы, обогатившие методологию истории и разработавшие методику исторического исследования. Уже тогда Февр задумывается об изолированности Истории от гуманитарных наук, о том, что ее оттесняют социология и психология, претендующие на лидерство в сфере гуманитарного знания. «Надо сломать перегородки, отделяющие Историю от социологии, географии, лингвистики, экономики…История должна вобрать гуманитарное знание, синтезировать достижения общественных наук – так думал молодой историк, знакомясь с трудами Дюркгейма, Фрейда, Леви-Брюля.

Люсьен Февр постепенно формирует идею междисциплинарного подхода, воплощенную в первой серьезной работе – диссертации «Филипп II и Франш-Конте» (1911 г.). Девять лет он писал диссертацию. Этот труд написан по поручению историка Анри Берра, создателя журнала «Исторический синтез» и серии книг по истории. Память детства, хранившая воспоминания о милом сердца Франш-Конте, религия и психология, география и социология, лингвистика и история – все переплелось в ткани диссертации .
В этой работе таятся зачатки будущих статей и книг, посвященных гуманистам раннего Нового времени – Мартина Лютера, Франсуа Рабле, Маргариты Наваррской.
Став доктором наук, молодой профессор получает назначение в Дижонский университет. Мы представляем его на кафедре, читающим вступительную лекцию будущим историкам, филологам, философам. «История – это наука о Человеке, о прошлом человека. Но не только наука о личности, но и об обществе, его эволюции. Нам необходимо «оживить» Историю, погребенную под грудой архивных документов. Когда мы говорим о крестьянах или промышленности, торговле, представим себе их повседневную жизнь, их страхи и надежды, отношения к власти, собственности, праву, их обычаи и социальные практики…Вооружившись, как ремесленник, инструментами – географией, психологией, лингвистикой, этнологией, историческими источниками, историк анализирует дух эпохи, общества, личности. Учитесь видеть за цифрами, отчетами, датами живых людей, их идеи и ценности, чувства и страсти – эмоционально восклицал Люсьен Февр перед аудиторией, ловящей каждое слово.

Спустя восемь лет, Люсьен Февр переезжает в Страсбург и устраивается на работу в местный университет, где встречается с Марком Блоком. Он знаком с ним давно, со времени посещения его отца – Гюстава Блока. Но разница в возрасте и застенчивость Марка Блока мешали сближению. Теперь же он трудятся на соседних кафедрах: Февр занимается историей раннего Нового времени, Блок – историей Средневековья.
Часто их можно было видеть увлеченно спорящими, во дворике университета или в парке. Нам остается только досадовать, что в ту эпоху не было диктофонов, ведь как интересно проникнуть в творческие лаборатории гениальных людей.
Выбор сделан – Люсьен Февр стал Историком, пытающимся разработать сложное и комплексное направление - историческую психологию, позже названную историей ментальности. В центре научных интересов Февра – Человек и Общество, их культура, установки сознания, образы мышления, стереотипы поведения. Человек и его среда – природная, социальная, духовная, материальная, языковая.
В начале 1920-х годов историк Анри Берр публикует серию монографий «Эволюция человечества». В ней есть труды Блока и Февра – диссертации, посвященные Иль-де-Франсу и Франш-Конте. Разные труды по структуре и содержанию, объединенные идеей исторического синтеза. Позже, в 1922 году, Февр напишет новаторскую работу «Земля и человеческая эволюция. Географическое введение в историю». Этой работой историк заложит идею географического детерминизма, блестяще разработанную спустя десятилетия Фернаном Броделем. Не лишенная существенных недостатков, историческая география станет частью тотальной истории, предопределив направления исторических исследований .
Так Люсьен Февр вступил в борьбу за обновление Истории, поддержанную Марком Блоком. Один из них не доживет до освобождения Франции от немецких захватчиков, погибну в плену. А второму суждено увидеть результаты «боев за историю», когда на смену пришли молодые и талантливые историки – Фернан Бродель, Камиль Лабрусс, Пьер Губер.

Восприняв теорию исторического синтеза Анри Берра, Люсьен Февр задумывает издание журнала, в котором бы публиковались статьи по истории общества и цивилизаций, на основе междисциплинарного синтеза. Журнал планировалось сделать лингвистически и финансово международным. Но этой идее не суждено было осуществиться. Тогда на помощь Февру приходит Марк Блок, изменивший концепцию журнала – переориентация на национальную аудиторию. Новый журнал получает название «Анналы экономической и социальной истории». В названии ощущается влияние Блока, занимавшего кафедру экономической истории, и успешно разрабатывавшего методологию социальной истории.
При всей разнице взглядов Февра и Блока, журнал объединил тысячи статей по широкой тематике, рецензий и обзоров. У Февра рождается новая идея – план обновления гуманитарного знания. Практическое воплощение план должен получить в книге «Французская энциклопедия» (1932 год).
Период работы в Страсбургском университете Февр вспоминал как лучшие годы. «То была пора, когда дорогой наш Шарль Блондель писал «Введение в коллективную психологию», свой шедевр, небольшую книжку, ставшую одной из величайших книг нашего времени, сочинение, столь родственное нам по духу, что мы могли бы считать его своим, если бы его словесная ткань и форма (как всегда, удивительно изящная) не принадлежали Блонделю, и только Блонделю. А рядом с ним (упомяну главным образом тех, кто умер; их список уже достаточно обширен) – целая армия лингвистов, начиная с милейшего Эрнеста Леви, непрезойденного знатока старого Эльзаса, его обычаев, нравов, его фольклона – не говоря уж о мебели и антикварных безделушках, и кончая когортами наших германистов, англистов, славистов….Вам встретилось какая-нибудь филологическая тонкость в средневековом тексте? Эрнест Хепфнер тут же придет к вам на подмогу. Вы наткнулись на археологическую находку? П. Пердризе поспешит раскрыть перед вами неисчерпаемую сокровищницу своих знаний…- вспоминал Февр «славные тридцатые годы».
На Февра несомненное влияние оказывал Анри Пиренн, знаменитый бельгийский историк, автор Истории Бельгии и работ по средневековым городам. Он был кормчим Февра и Блока в море исторического знания. Лекции Пиренна служили образцом для многих ученых того времени.
В 1933 году судьба развела Февра и Блока по разным университетам. Между ними чуть было не возникло соперничества за одну кафедру в Сорбоннском университете. Благородно уступив Марку Блоку, Февр занимает место профессора в Коллеж де Франс, его последнее учебное заведение, в котором проработает до смерти в 1956 году.
Погружение в науку не мешает Февр проявить себя как управленца, основав VI секцию практической школы высших исследований (социальные и экономические науки), став ее первым президентом в 1947 году. Помощниками стали Ф. Бродель и Ш. Моразе. Люсьен Февр – бессменный главный редактор журнала «Анналов», впоследствии передавший пост Фернану Броделю. Он также возглавлял журнал «Тетради всемирной истори», «Журнал истории II Мировой войны», руководил изданием «Французской энциклопедии». Но главное – Февр создал историю ментальности, столь близкую автору этих строк.

Созданная Февром историческая психология раскрывается в работах, среди которых возвышается замечательная монография «Проблема неверия в XVI веке: Франсуа Рабле».
Эта работа стала плодом многолетних размышлений Февра над ментальностью людей раннего Нового времени, влиянии гуманизма на их веру и образ мыслей.
Написанию Проблемы неверия…предшествовали многочисленные статьи, посвященные веку Возрождения, Реформации и Великих географических открытий.

Статьи Люсьена Февра – это плоды дерева, посаженного в 1911 году, когда защита докторской диссертации определила тематику исследований.
Религия, экономика, культура, техника, ментальность, географические факторы, лингвистика, этнология стали ручейками, вливавшимися в океан тотальной Истории. Идея исторической науки, охватывающей все стороны человеческой жизни, понималась Февром как историческая психология, вскрывающая «чувствительным инструментарием» мировоззрение Человека и Цивилизации.
Диссертация Февра о Франш-Конте задала вектор его исследованиям. Похожая история произошла с Марком Блоком, только она привела его к аграрной и социальной истории. Марк Блок отдавал приоритету синтезу истории и социологии, Люсьен Февр – истории и психологии. Хотя Блок, как мы писали ранее, не был чужд исследованиям ментальности, о чем свидетельствует уникальная монография Короли-чудотворцы.
Творческое наследиие Февра огромно. Десятки статей, тысячи рецензий, монографии. Не ставя задачу всестороннего анализа работ Февра, сконцентрируемся на его работах, посвященных ментальности. Л. Февр употреблял выражение «историческая психология» (как это делал его ученик – Робер Мандру), но мы будем использовать термин «ментальность» как общепринятый.
Одна из первых статей историка посвящена иконографии и проповеди христианства. Изучая мышление человека раннего Нового времени, нельзя пройти мимо его религиозной составляющей. Многие черты христианского мировосприятия перешли от Средневековья в эпохе Ренессанса, как, впрочем, и к следующим эпохам.
В этой статье Февр рассматривает религиозные истоки общественной жизни XVI-XVII веков. Религия – глубинная ментальная структура длительного времени, наряду с генетической и природно-климатической структурами. Задолго до возникновения и обоснования теорий структур большой длительности и долгого Средневековья Фернана Броделя и Жака Ле Гоффа основатель истории ментальности Февр дает историкам ключи к пониманию психологии европейской цивилизации. От христианского вероучения, в том числе иконографии, протягивается ниточка к раннему Новому времени.
Начав с датировок, следуя им как буйкам в море, Февр говорит о мотивах принятия христианства. Каковы же они? Любопытство, распространение христианской литературы, желание сделать духовную карьеру – отвечает нам историк. Добавим к сказанному – желание Церкви заместить язычество христианством как новой идеологией, объединяющей людей. Это сложная и отдельная тема, которую достаточно подробно проанализировали историки-медиевисты Ле Гофф, Гуревич, Дюби и другие.
К проблеме распространения христианства и инструмента ее выражения – иконописи – Февр подходит с точки зрения народной ментальности. Нож аналитика вскрывает причину распространения христианства: веру в чудесное и надежда на помощь Бога. В условиях бедности, почти постоянного голода, военных конфликтов, природных катастроф человек Средневековья ищет спасения в вере. Фридрих Ницше писал об этом:…каждая религия родилась из страха и нужды и вторглась в жизнь через заблуждения разума.
Распространению религии способствовали гонения на первых христиан, снискавших им славу мучеников за правда и справедливость, и варварские нашествия, почти уничтожившие греко-римскую культуру.
Разрушив старых идолов, люди создали нового – христианского Бога. Февр высказал важную мысль: христианство наложилось на языческие представления средневекового общества. Религия боролась с язычеством, но вместо победы получился симбиоз ментальных установок, образов мышления .
Христианство оказалось нужно всем: элите как идея, скрепляющая государство, народу как мощный антидепрессант, рыцарям как повод для освободительных войн, духовенству для обогащения. Оно способствовало централизации власти и консолидации общества, хотя поначалу были конфликты королевской власти и папского престола.
Февр называет V-VIII века периодом бурного распространения христианской веры. Церковь использует латынь как инструмент соединения разных культур и этносов на обломках Римской империи. Происходит христианизация всего и вся: деревень, городов, социальных классов.
Церковь не спешит – она постепенно проникает в ткань европейской цивилизации, убеждая в своей необходимости королевскую власть и аристократию. Церковь выжидает. В течение веков она устанавливает жесткие правила жития и пытается подчинить себе высшую власть в каждой стране. Потерпев поражение, церковь заключает с властью договор, в котором помазанник Божий – король – определяет пределы ее власти. Тем не менее, попытки подчинить светскую власть католическая церковь будет предпринимать вплоть до XVIII века, пока наука и агностицизм не похоронят ее мечты о мировом господстве.
Пока же, в Средние века и Новое время, обряды, догматика, агиография служат инструментами отвращения народа от языческих идолов и вредных привычек (спиртные напитки, развлечения, сексуальные практики и пр.).
Февр приводит замечательные слова, вызывающие улыбка, даже смех: пока крестьяне с разинутым ртом разглядывают фрески и фигуры Христа и святых, обсуждают их и снова смотрят – часы бегут; все это время они не думают о пирушке, об оргии, о грубой попойке .
К слову, Церковь одно время колебалась в отношении иконографии – мы говорим о периоде иконоборчества. Сначала казнили тех, кто молился иконам, затем, спустя десятилетия – казнили бывших палачей первых. Налицо внушаемость толпы – явление, прекрасно показанное классиком психологии XIX века – Густавом Ле Боном.
Разбирая проблему идолопоклонства, Февр делает верное замечание – редкое изображение Бога в виде статуй связано с боязнью людей Средневековья вернуться к идолам. Такой возврат произошел, только вместо идолов появились статус Христа, Девы Марии, святых, иконы. Ряд языческих элементов – алтарь, свеча, крестный ход – благополучно дожил до наших дней и пользуется популярность в отсталых странах. Данные элементы христианство успешно заимствовало у прежних культов.

Один из тезисов статьи вызывает недоумение: христиане не отрицают магию. Следует уточнить – признают существование магии, астрологии, хиромантии и прочих мистических практик, но считают ее проявлением демонических сил. Это естественно – невежество людей и страх, внушаемый религией, подавляли интеллектуальное развитие. Интеллектуалы – практически все – были духовными лицами. Вспомним хотя бы доминиканцы Галилео Галилея или францисканца Роджера Бэкона.
Но вернемся к магии. Она, по мнению средневековых христиан, проявлялась в скульптуре и архитектуре. Зловещие горгульи, мифические злые существа в готических соборах – яркий пример использования искусства как инструмента наглядной агитации Тьмы. В этом проявляются древние архетипы сознания, его дуальность: добро-зло, свет-тьма, свой-чужой и т.д.
Стоит сказать, что в более поздних работах, посвященных вопросам взаимодействия религии и культуры, Февр, пусть и в неявном виде, продемонстрировал действие ментальных установок и борьбу христианства: восприятие мира человеком раннего Нового времени через призму научных открытий и искусства.

В творчестве Февра нередко встречается термин «цивилизация». Историк в статье Цивилизация: история слова пишет о полезности анализа исторических терминов. С этим не поспоришь – без терминологии нельзя проводить историческое исследование. Заметим, что товарищ Февра по цеху историков – Марк Блок – предпочитал термин «общество». Так что следует применять историку для характеристику культуры и экономики общности людей – «цивилизация» или «общество» ?
Попытки ревизовать устоявшиеся определения предпринимались историками, философами, лингвистами, социологами множество раз. Одним из способов решения терминологической проблемы является обоснование терминов в словарях. В наши дни, в Европе, США, России, других странах, издаются словари средневековой культуры. Блестящими примерами являются словари под редакцией Жака Ле Гоффа во Франции и Арона Гуревича в России.
Но, перефразируя известное выражение: сколько ученых – столько мнений. Каждая эпоха выдвигает собственное видение фундаментальных проблем. Науке свойственно пересматривать некоторые теории и методики.
Такому пересмотру подверглось понятие «цивилизация», которое рассмотрено Февром с теоретической и практической точек зрения.
Использование термина уходит корнями в среду европейского Просвещения. Февр начинает анализ с высказываний Вольтера, Гизо, Мишле. Но можно поискать в более ранней эпохе и другой стране – Англии. Шарль Сеньбосс как-то верно заметил, что французское Просвещение основан на идея английских философ и экономистов (Т. Гобсс, Дж. Локк и др.).
История термина «цивилизация» темна, как глубокий колодец. Впрочем, зададимся вопросом: так ли важен автор термина? Слова, как и музыку, живопись, архитектуру, рождает народ.
Считается, что впервые термин был употреблен экономистом А. Тюрго в Сорбонне. Позже его подхватили Вольтер, Руссо, Дидро, Монтескье. Февр более ранние работы, в которых встречается «цивилизация» - «Опыты» Монтеня и работы Р. Декарта (XVII век). Но мы можем найти основу этого термина в древнегреческих текстах – под глаголом «цивилизовать» греки понимали уступчивость и веротерпимость. Новое – хорошо забытое старое. Восхищает понимание греками цивилизации как инструмента компромисса и толерантности. Итак, слово перешло из Греции и Рима в Новое время, возродившись, как феникс из пепла.
Как выразились бы современные маркетологи (например, Филипп Котлер или Юрий Егоров), «промоушену» термина способствовала издание Энциклопедии Дидро и Д’Аламбера в 1756-1772 гг.
Термин приобрел популярность в XIX веке, когда географы применили его для описаний стран, сравнивая европейскую цивилизацию с отсталыми цивилизациями Океании, Австралии, Нового света.

Подробный анализ «цивилизации» провел Франсуа Гизо, издав книги – Цивилизация Европы и Цивилизация Франции. Выделим главное в его работах.
Гизо различал общую цивилизацию – мировую, и частные, которые свойственны каждой нации. Эти векторы взаимодействуют, накладываясь друг на друга. Но протекали ли они единовременно – спрашивал Февр у Гизо (конечно, заочно). Ответа нет. Заметим, что, вероятно, теорию множественности цивилизация использовал социолог Арнольд Тойнби, создав свою классификацию, насчитывающую 21 (!) цивилизацию (причем число цивилизаций варьировалось на протяжении всей работы социолога).
Февр считал верным применение Гизо слово «цивилизация» во множественном числе. Необходимо добавить, что оппонент Февра – Марк Блок – предпочитал понятие «общество». Запомним это противопоставление, необходимое нам для дальнейшего анализа.
Сегодня, с высоты достижений исторической науки, философии, социологии, мы уверенно можем утверждать, что в мире насчитывается три цивилизации – европейская, исламская и китайская. Остальное – многочисленные вариации или модификации. Историк Леонид Васильев различал два типа цивилизаций – европейская и восточная цивилизации, обосновав этот подход к ряде статей и монографий. Одна – европейская цивилизация – основана на гуманизме, рыночной экономики и демократических принципах, вторая – восточная – на авторитаризме, плановой экономике и религии. Третья – китайская цивилизация – зиждется на философских учениях и социально-рыночной экономике (конфуцианство, буддизм, лаосизм и пр.).
В каждую цивилизацию входят общества как совокупность социальных классов, социальных и экономических структур, культурных и других элементов.
Поэтому применение Февром термина «цивилизация» по отношению к странам Европы методологически неверно. Здесь прав Марк Блок, рассматривая социальные структуры общества и их коллективные представления. Февр же склонен к распространению ментальности на все социальные классы.

Вместе с тем, Люсьен Февр подарил нам прекрасный образец структурного анализа цивилизации. Это статья «Главные аспекты одной цивилизации». Одна из работ в сборнике Февра "Бои за историю".
Выбор историка пал на следующие структуры – город и деревню, высшие и низшие классы общества, образование, философию и искусство. Можно (и нужно) поспорить с таким подходом, ведь к основным элементам любой цивилизации относят экономику, науку, политику. Впрочем, цивилизации настолько сложны и многогранны, что трудно проанализировать все элементы, тем более в рамках одной статьи. Стоит сказать, что каждая эпоха добавляет все новые и новые структуры, встраивая их в цивилизации.
Но с чем точно не поспоришь – так это с блестящим анализом аспектов цивилизации, на которых автор заострил внимание читателей.
Рассматривая базовые формы солидарности, Люсьен Февр верно замечает дихотомию и противоречие связки «город-деревня». Город – это сгусток, узел культуры, науки, искусства, экономики, инноваций. Деревня – закрытая община, консервативная, живущая архетипами «свой-чужой», «неприязнь нового», «вера в чудо», «добро-зло» и др.
Февр сравнивает современных горожан с городскими жителями XVI века, утверждая, что мы почти рабы, совершающие периодические побеги из города на природу. Но рабы ли мы, в отличие от свободных селян той эпохи? И да, и нет. Мы зависим от графика работы, заторов на дорогах, социальных и политических ограничений. Но люди раннего Нового времени были зависимы, прежде всего, от питания, религии, запрещающей множество практик. Голод, религиозные конфликты, войны, эпидемии, природные катаклизмы, изменение климата (резкое похолодание на исходе Средневековья) – все это рождало постоянный страх и ужас, о чем красочно писал Жан Делюмо в своей книге.

В Новое время город и деревня сближаются в любопытном синтезе, или, скорее, симбиозе. Плохие дороги, однотипные центры с ратушной площадью, частные огороды и сады в городской черте (проникающая деревня!), кладбища, служащие источниками плохого воздуха и рассадником инфекций, пристанищем маргиналов (воров, бандитов, беглых крестьян и пр.) – краткая характеристика города Нового времени. Но есть другая сторона города. Это торговый, ремесленный, культурный и финансовый центр .
Разные города. От маленьких и бедных, коих большинство во Франции, Испании, Германии, до богатых городов – государств Венеции, Флоренции, Ферарре, Милане в Италии. Италия как правопреемница Римской империи сохранила города как центры экономической и политической жизни. За это приходилось платить феодальной раздробленностью и многочисленными войнами между семьями Сфорца, Медичи, Урбино…
Частная жизнь народа. В ту эпоху она мало волновала королевскую власть и элиту, зато было объектом ограничений и запретов католической церкви. Февр размышляет о питании и социальных практиках селян. Замечания о рационе, скученности крестьян в помещениях, быстроизнашивающихся материалах домов, отоплении историка позже будут развиты Мандру, Ле Гоффом, Дюби в их работах, в том числе посвященных истории частной жизни в разные исторические периоды.
Скудное питание – картофель, черствый хлеб, изредка мясо или сало – неурожаи, неразвитость аграрной техники и церковные запреты (посты) заставляли страдать от голода и недоедания, рождая болезни и ухудшая здоровье. Человек раннего Нового времени в социальных практиках мало чем отличался от средневекового предка: те же страхи, тот же голоде, войны, эпидемии, надежды на чудо. Людям нужны были стимуляторы, скрашивающие суровую жизнь. Ими были специи (перец, имбирь и пр.) и алкоголь. Объем потребления сокращала дорогая цена.
Какой же был досуг? Незамысловатый, учитывая поголовную неграмотность населения. Вечерами, в недолгие часы отдыха, крестьяне занимались подсчетом бюджета, играми (карты или лото), рассказывали сказки детям. Более интересное времяпровождение было у грамотных – к их услугам церковная литература (жития святых, Библия, Евангелие, молитвенники и пр.) и рыцарские романы (фаблио). Обеспеченные крестьяне могли купить книги, которые стоили очень дорого, учитывая натуральные материалы, маленькие тиражи, богатство иллюстраций и труд печатников.
В городе больше возможностей и развлечений: балаганы, рынки, магазины, в которых можно одеться по моде, праздники…
Человеку раннего Нового времени была свойственна неуверенность, порожденная страхами перед загробным миром и тьмой, войнами, эпидемиями. Моральный упадок церкви и начинающийся процесс развития науки вызвал резкое усиление инквизиции, с помощью которой римский престол жестоко расправлялся с инакомыслящими и еретиками. XVI век – эпоха религиозных конфликтов, контрреформации и костров инквизиции, на которых сгорели десятки тысяч тех, кто осмеливался думать и подвергать сомнению божественное происхождение людей, чудеса, осуждать пороки Церкви, как Мартин Лютер или Жак Кальвин. Впрочем, им повезло, так как бегство в Швейцарию, приютившую еретиков, спасло идеологов Реформации от казни.

Рождала ли неуверенность отношение к жизни, семье, детям, дому как преходящим ценностям? Вероятно, следует дать утвердительный ответ. Скоротечность жизни, тленность материальных благ отражала религиозное мышление большей части общества. Мы не говорим про элиты или духовенство, чья вера вызывала большие сомнения у простого народа. Для королевской власти и аристократии вера олицетворяла поддержку власти, духовенство с ее помощью держало народ в страхе, культивируя культ вины. Каждый выигрывал в этом положении общества, кроме народа.

XVI век – это не только период расцвета мракобесия и эпоха войн. Эпоха Возрождения или Ренессанса – так ее назвали гуманисты и ученые, стремившиеся к знаниям и формирующие индивида через науку и культуру. Гуманисты и интеллектуалы – тонкий социальный класс, почти не видный в толпе горожан. В глазах городского обывателя ученый – это чудак, колдун, от которого лучше держаться подальше. Университеты и колледжи представлялись чертогами небожителей, где ведутся ученые споры о высших материях. Образу ученого как колдуна и чернокнижника (мага) немало способствовали занятия алхимией и астрологией. Свет знаний озарял маленькую часть общества. Остальное скрыто тьмой невежества и веры.
Изобретение книгопечатания и издание трудов античных авторов, позже – Н. Коперника, М. Сервета, Г. Галилея – было для общества раннего Нового времени таким же великим событием, как для людей прошлого века – изобретение Интернета и телевидения.
Запад не являлся инноватором в книгопечатании, известном задолго до Нового времени на Востоке. Суть в том, что публикация книг – трудов Августина Блаженного, Оккамы, Фомы Аквината, Альберта Великого, Николая Кузанского – вызвало религиозные дискуссии о познаваемости Бога и рационализме как инструменте познания. Сомнение – враг веры, и оно было посеяно церковными деятелями. В этом не было парадокса – грамотные монахи могли рассуждать в тиши келий о религиозном и научном знании. Более того – многие высшие церковные иерархи, включая римских пап, занимались астрологией, алхимией, хиромантией и другими, сомнительным с точки зрения христианской веры, «науками». Например, труды римского папы Иоанна XXII (Жака Дюэза), содержащие тезисы отрицания рая и ада, попахивали костром инквизиции и ересью, как говорили его противники-кардиналы. Католическая церковь все больше увязала в мирском: обогащение, распутный образ жизни церковных деятелей, пьянство и обжорство, неуемная жажда власти, гордость и тщеславие. Для подрыва устоев католицизма не требовалась ересь или неверие – церковь разрушала себя. Примеры недостойного поведения служителей Бога красочно описаны в литературе, в том числе романах Мориса Дрюона.

Реформация. Слово, звучащее на устах сторонников и противников римской церкви на протяжении двух столетий – XVI и XVII веков. Альтернативные тезисы Лютера и Цвингли, наука и искусство, возродившиеся на волне возврата к античным культурным ценностям – начало процесса Реформации. Ее корни – в платонизме и ересях, процветающих в Средние века, несмотря на яростную борьбу с ними церкви и королевской власти.

Книгопечатание идет параллельно с капитализмом. Этот термин еще не утвердился в лексиконе буржуа…но его дух витает в воздухе. Третье сословие, дворянство мантии и буржуазия (ее можно назвать протобуржуазией), разобщенно: чиновники верно служат государям Европы, буржуазия склонна поддерживать королевскую власть, при этом требуя экономических свобод.

Книгопечатание далеко от сознания простого народа…потребуются столетия, чтобы сатирическая и политическая литература (памфлеты, сатирические романы, манифесты и т.п.) проникли в ментальность народа, предопределив Французскую революцию.
Книги – главное богатство странствующих учителей. Монахи и ученые, гуманисты и просто грамотные люди несли знание и слово в общество, начинающее освобождаться от оков догматизма и церковных запретов. Человеку возвращают главное место в жизни и Вселенной. Отныне он будет объектом науки и культуры.
Наступление на средневековое религиозное сознание и мышление ведут со всех сторон – поэзия, живопись, архитектура, наука ученых гуманистов ломает ментальные установки. Смех людей раннего Нового времени, вызванный сатирой Эразма Роттердамского и Себастьяна Бранта, разрушает ментальность получше ересей или грехов папства.
Люсьен Февр отмечал невероятную тягу к знаниям и науке. Ее не останавливали лингвистические барьеры (господствующая латынь и многочисленные диалекты в странах Западной Европы), ни ужасный режим учебы (наказание розгами, тяжелая схоластика, разобщенность научных школ и пр.).
Пытливый ум Февра видит опасность для консервативной части общества в бурном изучении античной культуры. «Эти люди были такими жадными до книжного знания, такими серьезными, убежденными, не впадали ли они в рабское и бездумное обожание древних, великих и не очень, компиляторов и творцов (курсив наш. – О.А.) ? – вопрошает историк. По его мнению, спасение было в гибкости ума человека Нового времени, в его связи с природой.
Именно интерес к природе и античность помогали людям отмыться от пластов суеверий – убежден Февр. Этот тезис оспорят многие, начиная с Жака Ле Гоффа и заканчивая современными антропологами и историками. Суеверия как ментальные установки устойчивы и существуют в течение длительного времени. Возможно, они никогда не исчезнут из генетической памяти цивилизаций. Сплетаясь с современным научным мышлением, они образуют симбиоз образов. Таков сплав астрономии и астрологии, в течение веков не отделяемые друг от друга. Астрология живет и в современных обществах, как правило, интеллектуально и культурно отсталых.

Февр, рассматривая Ренессанс, затрагивает Искусство, отражающее философию и красоту человека. Индивидуализация обезличенного Человека Средневековья. Интерес к телу, пропорциям, красоте и уродству обрел второе дыхание у Рафаэля, Тициана, Да Винчи, Микеланджело и других художников. Нельзя не привести прекрасные слова Люсьена Февра: «вскоре на развалинах готики поднимается новое классическое искусство – в Лувре, Тюильри…Связующей нитью стало итальянское искусство, проникающее в европейские страны. Преломляясь в народных характерах – голладнской суровости и рационализме, французской легкомысленности, английской рассудительности и чопорности – живопись, скульптура, архитектура начали шествие, завоевывая сердца и умы людей раннего Нового времени. Эмиль Маль, теоретик и историк искусства, подчеркивал его черту – человечность.
Науке и искусствам нужна была финансовая помощь. И она пришла от протобуржуазии. Буржуа создавали свой культурный мирок, не желая отставать от аристократии и духовенства.
Атмосфера Возрождения, религиозные конфликты, географические открытия, экономические кризисы, потрясающие европейскую цивилизацию, скрывают Бога густым туманом. Победа разума над верой? Нет, до нее очень далеко. Даже ученые типа Николая Коперника или Рене Декарта имели суеверия и верили в чудеса, что уж говорить про остальное общество.
Гуманистам помогает буржуазия, часто инкогнито, опасаясь преследования церкви и государства. Реформация порождает раскол среди общества, вызывая к жизни протестантизм. Ему суждено было стать предпосылкой промышленных и политических революций в Англии и Нидерландах, и фактором отставания других европейских стран, предпочитавших догматику католицизма и религиозную нетерпимость. Для обществ раннего Нового времени свойственны рывки и откаты, связанные с невероятной живучестью религиозных и языческих установок мышления. Принятие и отмена Нантского эдикта: между ними сто лет, но для структур длительного времени (ментальности, природной среды, климата и пр.) это как один день.
Пройдет три столетия, прежде чем апологеты предпринимательства и свободы выбора – Адам Смит, Макс Вебер и другие – окончательно утвердят приоритет буржуазии в обществе.
А пока Искусство и Наука двоичны: античное искусство в Италии и суровый реализм в Нидерландах, астрономия и астрология, медицина и алхимия.

Реформация и Контрреформация
Вечная борьба старого с новым. Люди, опережающие свое время, страдают и почти всегда уходят из жизни непонятыми. Общество цепляется за старых идолов и готово умереть за них, как писал Ф. Ницше.
Исторический ветер протестанства пронесся над Европой, всколыхнув общества тезисами Мартина Лютера (1517 г.). Лютер высек искру пламени религиозного обновления, охватившее XVI век. Стремясь к чистоте веры и очищению погрязшей в беззаконии и грехах римской Церкви, Лютер и Цвингли усилили сомнения интеллектуалов в необходимости Церкви как общественного и духовного института.
Мартина Лютера, этого монаха-аскета, возмущала продажа индульгенций, списывающих еще не совершенные грехи. Церковное таинство исповеди и причащения профанировано. Рим остался глух к голосу протестантов, и тогда Лютер объявил поход против Церкви. Поначалу не придававшая большого значения доктрине Лютера церковь спохватывается и отлучает его в 1520. Одновременно император Карл V объявляет Лютера еретиком. Учение фанатика вызывает падает на благодатную почву Германии, через которую он бежит в Женеву, ставшую оплотом лютеран, позже – кальвинистов.
Протестанты подвергают критике христианское учение, отрицая значения обрядов и символов. По их мнению, медиация церкви как посредника между Богом и обществом нужна для массового порабощения народного сознания. Элиты же использовали веру как инструмент в политике, добиваясь материальных целей. Учением Лютера воспользовалась и буржуазия, заявив о гнете церкви.
Религиозные доктрины и альтернативные тезисы Лютера, Кальвина, Цвингли, Лефевра сталкиваются в европейской цивилизации как тореадор и бык на корриде. Не столь важно для историка культуры, где возникла Реформация, и был ли Лютер последователем теолога Лефевра, как считает Февр, приводя множество доказательств правоты слов.
Суть в другом – Реформация воспринималась частью креативного общества, если можно так выразиться, как повод для отстаивания своих экономических прав. Так понимала значение тезисов Лютера буржуазия.
Консервативное большинство – крестьянство – увидело в Реформации призывы вернуться к чистоте и строгости веры, очистить Церковь от грехов. Влияние лютеранства и кальвинизма на низшие слои населения было не таким сильным, как духовенство или буржуа. Ибо чему могли научить полуграмотные и невежественные сельские священники и служки свою паству? Паре простых молитв и нескольким обрядам. Сельское население в значительной мере оставалось языческим, хотя и старалось скрыть это от вездесущих монахов-инквизиторов. Любое вольнодумство или трактовка Священного Писания могло обернуться несчастьем для жителя деревни.
Католическая церковь приняла брошенный ей вызов, объявив поход против еретиков. Контрреформация проявлялась в разных формах, от проведения соборов, предписывающих выполнение догм, до усиления инквизиции.
Здесь на сцену истории вышел орден иезуитов, ставший мечом папства в борьбе с Реформацией. Иезуиты сделали «ход конем», взяв на воспитание детей дворянства, стремясь противопоставить католическое образование лютеранству и мирскому научному образованию. Удалась ли попытка мимикрии религии под науку? Частично, поскольку контроль Церкви над образованием дворянства отсрочил триумф науки.
Размах деятельности иезуитов поражает: образование сотен учебных заведений (колледжей) по всей Европе. Но действие вызывает обратную реакцию, и вскоре открываются протестантские учебные заведения. Католическая вера опиралась на мощь римской Церкви и инквизицию, отчасти - королевскую власть, протестантская вера – на буржуазию и гуманистов.
Однако в иезуитской философии, с ее склонностью к хитрости, компромиссу, таилась опасность воспитания скептицизма у воспитанников ордена святого Игнатия Лойолы. Достаточно назвать известные имена выпускников иезуитских школ – Галилея и Декарта, Вольтера и Дидро.
В этом и заключалось, по мнению философа Ричарда Тарнаса, наибольшее влияние Реформации на процесс секуляризации церкви. Сначла средневековая модель христианства распалась на две части (католицизм и протестантизм. – О.А.), потом распалась на множество частей (сект, направлений лютеранства и пр.).

Иначе обстояла ситуация в среде интеллектуалов (litterati, как звали их в Средневековье). Мы видим борьбу двух течение – оккамизма и учения Фомы Аквинского.
Критическая схоластика - оккамизм - возник как учение английского священника и философа Уильяма Оккамы (1285-1347), сторонник номинализма и индивидуального. Он предлагал рациональное познание и созерцания личности. Философия Оккамы знаменовало появление интеллектуального плюрализма в средневековой мысли; позже его идеи во Франции будут развивать французские мыслители Жан Буридан (ок. 1300-1358) и Пётр д’Альи (1350-1425). На индивидуализм Оккамы будет опираться Реформация, Просвещение и научная революция.
От средневековой схоластики в конце XV века осуществляется переход к классическому гуманизму. Решающий момент в истории западной культуры был в провозглашении Ф. Петраркой Средневековья как эпохи упадка величия, падения уровня литературного мастерства и нравственного совершенства. Возник термин «темные века», надолго прижившийся в научной и художественной литературе.
Петрарка противопоставлял упадочным Средним векам греко-римскую цивилизацию (золотой век), творчество Вергилия, Цицерона, Гомера и Платона.
Падение Константинополя в 1453 году стало еще одним фактором распространения греческой культуры в западноевропейском универсуме. Гуманисты заново открыли Платона, освободившись от христианских взглядов. Свою эпоху они рассматривали как время возрождения после варварского невежества и тьмы Средневековья. Церковь, не запрещавшая изучения греческих философов – Аристотеля, Плотина, Сократа, Платона – сама воспитала плеяду деятелей, подрывающие духовный фундамент римского престола.
В 1486 году выходит трактат Пико делла Мирандола «Речь о достоинстве человека», возвестивший о Человека как божественной ценности. Во второй половине XV века во Флоренции основана Платоновская академия, которой покровительствовал герцог Козимо Медичи, и возглавленной гуманистом Марсилио Фичино. Так Италия стала очагом Возрождения! Повсюду в Европе витал дух свободомыслия; западное мышление проходило мучительную ломку открытия разума науке и искусству. Внутри европейской цивилизации зрела новая культура, готовая избавиться от старых установок мышления, изменить ментальность общества.

Разработка подходов к истории ментальности: Февр о Франсуа Рабле и проблеме неверия в XVI веке

Вероятно, можно назвать книгу Люсьена Февра, посвященное истокам атеизма в раннее Новое время, главным произведением. Конечно, для писателя, историка, любого творческого человека каждое его «детище» важно и ценно. Вместе с тем, свои наблюдения и взгляды на ментальность Человека и Цивилизации Нового времени Февр изложил в упомянутой книге.
Арон Гуревич правильно подметил, что главное в книге Февра – не Франсуа Рабле и неверие, а те уроки, которые мэтр преподал будущим историкам культуры и антропологам.
Главный урок Февра – предостережение против переноса наших представлений, установок сознания на прошлые эпохи . Велик соблазн думать, что человечество мало изменилось за ушедшие столетия, и современных людей обуревают те же страсти и чувства, идеи, что и людей Средневековья и Нового времени.
Книга Февра о Франсуа Рабле – попытка понять мировоззрение человека раннего Нового времени, меняющееся под влиянием Реформации, гуманизма, науки, географических открытий. Февр говорит о пробуждении индивидуальности в конце XV-начале XVI веков, которое было задавлено христианским мышлением.
Но распространялся ли индивидуализм гуманистов, ученых на все социальные классы? Безусловно, нет. Февр пишет про интеллектуалов, буржуазию, то есть людей, обладающих определенным уровнем образования и частично свободным от религиозных догм. Изучение их образа мышления и поведенческих установок позволяет пробиться к глубинам ментальности.
Для такого понимания необходимо исследование социальных структур и практик, духовной жизни человека. Подсказку дадут символы, обряды, обычаи общества. Так, паломничества постепенно преобразуются в путешествия ради познания мира и научных целей, а искусство утрачивает чисто религиозную функцию, и обращается к Человеку, его нуждам, страхам, надеждам. Живопись, архитектура, скульптура – это «немые» вещи, которые нужно разговорить.
Арон Гуревич справедливо отмечает, что для познания мировосприятия людей раннего Нового времени нужно познакомиться с их образом мышления и установками сознания. Здесь из коллективного сознания выделяется индивидуальное сознание. Яркие примеры – Мартин Лютер или Николай Коперник. Наличие духовного образования и знакомство с философией позволили им усомниться в верности принимаемых Церковью решений и обрядов. Сомнение и критицизм – вот инструменты, заимствованные монахами-доминиканцами и францисканцами, будущими астрономами, математиками, физиками, врачами, гуманистами.
Люсьен Февр пишет об атеизме, который пустил корни в сознание общества Нового времени. Нам известно, что повлияло на появление ростков неверия – падение доверия к Церкви вследствие ее обогащения и неправедного образа жизни, научные открытия, географические путешествия, сломавшие мифы о строении Земли, сатира гуманистов, бичующих пороки общества.
Подчеркнем - ментальные изменения коснулись небольшой части общества, преимущественно элиты и духовенства. Большинство людей XVI и XVII веков продолжало жить религиозным мышлением, было невежественным, плохо воспринимало инновации. Более того, общество было агрессивным – вспомним вспышки насилия в виде охоты на ведьм или еретиков-гугенотов.
Новации в обществе распространялись очень медленно, с большим трудом взламывая старую христианскую ментальность. Работа Февра о Рабле показала роль культурной диффузии: новые идеи и взгляды, сформулированные интеллектуальной элитой, распространяются в социальных слоях, спускаясь от верхов к низам общества. Позже Жорж Дюби подтвердил эту гипотезу своими работами, посвященными средневековому обществу.
Книга Франсуа Рабле: проблема неверия…, при всех ее достоинствах, страдает несомненным недостатков: она говорить только про эволюция неверия человека и общества раннего Нового времени. Этот односторонний подход заслоняет эмоции, владеющие сознанием человека: смех и страх. Они спутники, шествуя через века, переплетаясь в причудливые формы. Ведь смех может быть и нервным, от страха. Равно как и страх может побеждаться смехом.
В связи с этим интерес вызвала работа другого интеллектуала, филолога Михаила Бахтина, посвященная смеховой культуре Средневековья и раннего Нового времени. В советское время появление такой книги, совершившей переворот в исторической науке, обусловившей жаркие споры гуманитариев, расколовших сообщество историков на сторонников и противников теории Бахтина.
Михаил Бахтин, создавая в саранской ссылке свой шедевр, следует традиции Люсьена Февра, мечтавшего об истории эмоций: смеха, страха, радости. Но кардинальное отличие Бахтина от Февра в том, что он русский филолог обращает к народной культуре. В этом он близок Марку Блоку, исследовавшему средневековую ментальностью крестьян в Королях-чудотворцах и Феодальном обществе.
Как полагал Бахтин, смеховая, «карнавальная» культура народа противостояла официальной культуре церкви. Смех противостоял вине, запретам и страху. Народные карнавалы были периодами освобождения мышления народа от колоссального гнета церковных правил и догм, культивировавших страх и вину в человеке как клубке грехов.
Каждая эпоха выбирает свои объекты смеха, своих «героев» сатиры. В раннее Новое время гуманисты подвергли осмеянию жизнь и порядки католической Церкви, высшей знати и буржуазии. Безусловно, над пороками духовенства – ленью монахов, их обжорством, тщеславием и гордостью церковных епископов и пап – смеялись простолюдины. Однако их неграмотность не сохранила печатных образцов народной сатиры. Косвенно мышление народа описывали гуманисты, такие как Эразм Роттердамский или Себастиан Брант в сатирических произведениях.
Книга Февра вводит читателя в мир ментальности, «чувствительного и мыслительного инструментария», пусть и с односторонней точки зрения. Следует учитывать влияние среды, социальных классов на идеологов новой ментальности раннего Нового времени. Народ посылал своеобразные импульсы, страхи, надежды, улавливаемые учеными-гуманистами.
Важное свойство ментальности – сочетание различных черт, зачастую парадоксальных. Так, ученые мог знать астрономию, быть первоклассным врачом, и при этом верить в хиромантию, чудеса, диковинных зверей, искать философский камень или рецепт бессмертия. Суеверий и предрассудков не были лишены ученые последующих эпох.
Приведем несколько примеров. Фрэнсис Бэкон верил в то, что ведьмы губят посевы; Иоганн Кеплер, великий астроном и математик, был убежден, что кратеры на Луне вырыты местными жителями; Николай Коперник не сомневался в наличии «хрустальных сфер неба», описанных Птолемеем. Примеры можно множить и множить. Пройдет немало времени, прежде чем ученые очистят свое мышление от средневековых предрассудков. А что касается общества, то его большая часть и поныне верит астрологам и хиромантам.
Пытаясь узнать причины мировосприятия, Люсьен Февр в своих работах опирается на работы Л. Леви-Брюля, в том числе на «Первобытное мышление». Леви-Брюль анализировал архаичность сознания в примитивных обществах Азии и Африки. Там царствовала дихотомия, подменявшая индивидуальные представления коллективным бессознательным и массовым мышлением. Современники Февра, психологи Ш. Блондель и Анри Валлон видели сходство примитивных представлений с детским восприятием мира.
Но если с представлениями дикарей и детей было все понятно, то с ментальностью людей раннего Нового времени обстояло по-другому. В их мировоззрение очень медленно начинают проникать новые научные идеи и культурные ценности, возрожденные гуманистами, изучившими греческую философию.
Надо учитывать, что средневековые люди не просто были суеверными или «недоразвитыми». Христианское учение было образом их мышления, закрепив установки сознания и поведенческие стереотипы. Эту простую мысль не воспринимали предшественники Марка Блока и Люсьена Февра. Арон Гуревич писал, что основатели Школы «Анналов» впервые со всей ясностью увидели ошибочность вкладывания современных представлений в головы людей прошлых эпох, и восстали против нее. Понятие «ментальности», при всей своей расплывчатости и неопределенности, выражало обостренный историзм мышления Февра и Блока, историзм, распространенный на самую сложную для изучения сферу – сферу эмоций и мировидения .

Творчество Люсьена Февра не ограничивается теми работами, которые разобраны в данной книге. Более того, в них можно найти разные подходы к изучению психологии и культуры людей и общества. Тем не менее, следует подчеркнуть главную заслугу Февра перед мировой исторической наукой. Это разработка подходов и тематики истории ментальности. Ментальность, равно как и природно-климатическая среда, являются глубинными структурами длительного времени, пластами самого нижнего уровня мышления и сознания, а также бессознательного. Ментальные представления меняют социальные и экономические структуры, порождая события и факты. Однако было бы неверным прибегнуть к упрощению этой теории, сведя все к базису и надстройке, как это любили делать и делают марксисты. Сложность в том, что структуры переплетаются, «наплывают» друг на друга. В самом деле, что породило развитие буржуазии как социального класса – Реформация или географические открытия, давшие рынки сбыта и ресурсы в других странах? Экономические кризисы рождают новые идеи и ценности, или наоборот? Это неоднозначные и многослойные вещи. Люсьен Февр попытался ответить на них, привлекая психологию, лингвистику, географию на помощь Истории. У него получилось.
Люсьен Февр оставил нам не только богатое наследие в виде книг и статей, рецензий и лекций по истории. Он начертал программу будущих исторических исследований, программу тотальной истории. Парадокс наследия Февра состоял в методологическом расколе Движения «Анналов» в 1950-1960-е годы, инициатором которого стал ученик маэстро, на которого Февр возлагал большие надежды – Фернан Бродель. Он создал свою тотальную историю, назвав ее глобальной экономической историей. В этой блестящей и интересной концепции не было места главному участнику Истории – Человеку.
Научная ценность и привлекательность теории ментальности Л. Февра были настолько высоки, что прорвали политические препоны между Западом и СССР. Никому не известный во Франции советский историк Арон Гуревич в начале 1970-х буквально взрывает культурный мир Германии, Польши, Болгарии, Румынии, Италии, других европейских стран, где выходит его книга «Категории средневековой культуры» (1974 г.). Выдающийся медиевист Жак Ле Гофф, с большим интересом прочитав книгу, спосоствует публикации двух статей Гуревича на знаменитых «синих» страницах журнала «Анналов». Хотя ряду представителей «Анналов» был свойственен снобизм (например, Ж. Дюби выразил скептицизм относительно некоторых положений книги Гуревича, а Ф. Бродель «не заметил» ее), в целом книгу посчитали прорывом в истории ментальности и средневековой культуры.
Позже, в 1980-е годы, Арон Гуревич напишет предисловия к русским публикациям книг историков ментальности – Люсьена Февра и Жака Ле Гофф.
С момента смерти Февра прошло более шестидесяти лет, изменился мир, ушла вперед историческая наука, захватывая все новые объекты исследования у смежных гуманитарных наук. Но базовые положения и взгляды Февра остаются и останутся актуальными, как для ученых-гуманитарией, так и для всех, кому интересна эволюция исторического сознания, мышления, природа ментальных архетипов.
Литература
1. Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналов». – М., Центр гуманитарных инициатив, 2014.
2. Й. Хейзинга. Осень Средневековья
3. Febvre L. Philippe II et la Franche-Conte, etude d"histoire politique, religieuse et sociale. Paris.1911.
4. Fevbre L. Un destin, Martin Luther. Paris.1928.
5. Fevbre L. Autour de l"Heptameron, amour profane, amour sacre. Paris.1944.
6. Fevbre L. Le probleme de l"incroyance au XVIe siecle. La religion de Rabelais. Paris.1944.